Ольга Елисеева - Нежная королева [= Хельви — королева Монсальвата]

Харвей осторожно вытянул ладони, чтоб не разрушить волшебства, принял драгоценный дар и поднес его к губам. Край кубка был почему-то мягким, и консорт не сразу догадался, что Чаша — часть гобелена и не может быть иной. «Пей и смотри на меня», — шепнула ему божественная гостья. Харвей повиновался. Он попробовал оторвать взгляд от затягивающих алых глаз и не смог. Это не понравилось Деми настолько, насколько еще что-то может не нравиться в полном расслаблении чувств. Надо было сделать над собой усилие, но воля растворилась в желании пить. Все, на что был способен консорт, это перевести угол зрения с глаз прекрасной незнакомки на ее дар. От этого усилия он ощутил нестерпимую резь в зрачках и испугался за свою голову.

Губы Харвея лишь слегка коснулись воды. Глоток принес ему такую боль в середине груди, что принц попытался закричать, но не смог, и тут же увидел содержимое Чаши. Мертвую Голосу из левого виска которой медленной черной лентой выползала змея.

Следуя за ее круговым движением, картинка менялась: Голова набирала золотистое свечение и начинала вращаться по кругу. Харвей увидел Луну, затем яркое золото и блеск бриллиантов какой-то вращающейся звезды с загнутыми по часовой стрелке концами, через секунду она раскрылась лепестками пышной Розы, такой же как на гобелене. Роза набухала изнутри, с каждой минутой становилась все больше, и вдруг лопнула по всей длине косым андреевским крестом, через который брызнул ослепительно яркий белый свет.

Харвей видел Розу изнутри. Там вращение тоже продолжалось: маленький черный головастик хватал ртом хвостовой плавник большого синего кита. Еще круг из каких-то лапок и жабр — и перед глазами Деми ясно возникла саламандра, вцепившаяся зубами себе в хвост.

Свет сменился чернотой, на которой кое-где поблескивали редкие крупинки звезд. Харвей ясно сознавал, что находится в огромном пустом соборе, куполом которому служит даже не ночное небо, а глубины вселенной. Он повис где-то в верхней части Храма, стоя на покачивающемся из стороны в сторону Млечном пути. В руке Харвея был меч — грозный клинок лорда Монтаньяра.

Звездная дорога стала широким заснеженным полем, по которому к принцу огромными скачками приближался седой трехголовый волк. За спиной у Харвея поднялась метель — или это заплескали крылья лорда Монтаньяра? Святой покровитель коснулся оружия Деми, и оно стало легким, как пушинка. Когда Зверь был уже совсем близко, консорт понял, что поднял клинок на дракона. Трижды Враг прыгал, и трижды опускался меч, с тяжелым хрустом отсекая очередную голову. Безголовый Зверь продолжил свой бег к противоположному концу поля и скрылся из глаз.

Поле вновь сузилось и закачалось под ногами. С левой стороны чуть выше дороги стоял монах в коричневом балахоне с капюшоном, опущенном на лицо. Харвей знал, что не должен с ним сражаться, но и не должен выпускать меч из рук, поскольку именно сила его клинка удерживает незнакомца от враждебных действий. Когда Деми был напротив грозной фигуры, монах поднял руки и скинул капюшон, под которым оказалась длинная крокодилья морда.

Одновременно с другой стороны высоко в куполе-небе возник нерукотворный образ Христа, к которому и попытался двинуться Харвей. Но Млечный путь начал раскачиваться из стороны в сторону. Какая-то неведомая сила оторвала Деми от него и швырнула в огромную витражную розу, закрытую цветными стеклами. Сине-красные осколки брызнули наружу. Харвей падал с высоты большого собора из выбитого его телом окна. Стоял солнечный день и из широко распахнутых дверей церкви двигалась на улицу красочная процессия полу-людей, полу-животных в пестрых старинных одеждах, некоторые были верхом.

Деми не почувствовал своего падения. Он видел как чья-то рука захлопнула книжку с картинкой Храма, процессии, выбитого витража… и положил ее в изголовье кровати.

Харвей очнулся. Он сидел на цветистом фаррадском ковре, вытянув вперед руки ладонями вверх, словно держал чашу. Его ноги утопал в нежном пушистом ворсе, но почему-то именно сейчас Деми вспомнил, как такие ковры делают по-настоящему мягкими. Их кладут посреди улицы под ноги случайным прохожим, прямо в грязь, льют помои и топчут изо дня в день, пока грубая овечья шерсть не потеряет прежней жесткости. Глядя на редкостную красоту, предназначенную для того, чтоб радовать глаз и согревать тело, консорт не мог отделаться от ощущения, что сидит в помойке.

Боль в груди прошла. Кое-как добравшись до кровати Харвей заставил себя спать. Сон был кратким и прервался с первым ударом колокола, возвестившего зорю. Было около семи, возможно, чуть позже. Деми чувствовал себя так, будто не спал совсем. Он подошел к окну и толкнул его рукой, чтоб впустить в комнату свежий воздух.

Серые клубы утреннего тумана плыли мимо башни. Над морем разрасталась розовая полоса. Сверху хорошо был виден двор, по которому уже спешили к утренней службе братья. «Все-таки странное это место. — подумал Харвей. — колдуны в монашеских рясах, зимой встающие на заутреню в храм!» Он вспомнил крокодила в коричневом балахоне священника и передернул плечами. Было очень сыро. Консорт хлюпнул носом и закрыл окно.

Двое оруженосцев принесли ему большой серебряный кувшин с горячей водой для умывания, чеканный таз и свежие полотенца, уже подогретые у камина. Юноши положили все это на два составленных табурета и безмолвно застыли у стен, ожидая приказаний. Деми знаком отослал их. К положительным чертам орденской жизни можно было отнести редкую заботу братьев об удобстве: теплой воде, не дымных каминах, одежде из самых нежных сортов шелка и шерсти, ненавязчивые тонкие благовония, которыми, казалось, был прокурен каждый затхлый уголок замка. Альбуфер разумно сочетал в себе радости восточных султанатов с силой сальвских королевств.

Сейчас, при свете дня, ночные видения отлетели далеко, и Харвея снова охватили вчерашние тяжелые мысли. Он смотрел на себя в круглое медное зеркальце для бритья и который раз задавался вопросом: что именно в нем напоминает Хельви того, другого человека? Лицо? Руки? Глаза? Что в его облике чужое?

Деми сделалось горько. Он видел, как вчера мессир Ружеро бросал на него короткие быстрые взгляды, подмечая какие-то черты? Неужели королева искала и нашла в нем что-то от своего первого мужчины? Мужчины, который никогда не принадлежал ей.

Больно было сознавать, что ты дорог не сам по себе, а как чье-то отражение. Быть может слабое. Вот Дерлок никого не напоминал ей! Не был ничьей копией. Такого разве скопируешь?

Но любила ли она Дерлока?

Харвею стало грустно и смешно. Он только что покончил с Босуортом, был абсолютно уверен в своем праве на Хельви. А теперь выходило, что консорт должен ревновать жену к покойнику! И ведь королева сама когда-то сказала ему об этом. Но Харвей не предал ее словам никакого значения. Не понял даже, к чему они относились!